Ночь.

Хорошо, когда уже знаешь, что смерти всё-таки нет,
и спокойно делаешь то, для чего ты явился на свет.
И наводишь порядок вокруг или в доме своём,
и тебе хорошо. Или вам, если с кем-то вдвоём...

Там, откуда пришёл я, всё время был шум или гром.
Я забыл, как прекрасна бывает с утра тишина.
Та, что спит так смешно, прикасаясь горячим бедром,
уникальнее чуда, и в целой Вселенной одна.

Ночь плывёт с фонарями, огромный, беззвучный паром...
Я добром переплавлен в того, кто стоит над тобой.
Я невидим, я тих, но готов сразу ринуться в бой
на врагов и на прочих обидчиков всяких твоих...

Белый месяц пейзажи земные залил серебром,
и нежнейшие руки лежат в светоносной пыльце...
Я ещё не нашёл для тебя подходящих хором,
но шалаш — это блажь, и безумие - жить во дворце.

Может, лучше тот мир, где струится дымок над трубой,
а из окон больших виден яблочно-грушевый сад...
Или горная цепь... Или белый, солёный прибой...
Или та благодать, на которой покоится взгляд...

Только вместе с тобой, не иначе, сейчас и потом!
И когда улетим, бестелесно, поближе к богам,
я хочу целовать твои губы под звёздным зонтом.
И сонеты слагать...И букеты... К прекрасным ногам...

2010

Пассажир.

Всё сущее делим на до... и после... оргазма.
Поэтому куплен билет и отвинчены свечи...
Багаж упакован... Весенний, надушенный вечер...
Сижу у прохода... Несётся, взлетает «Люфтганза»...

Так хочется верить, что мы доберёмся до Ниццы,
не свалимся в бездну, не снимут придурки ракетой.
Наш боинг немного похож на большую цукету,
а хвост обозначен эмблемой загадочной птицы.

Меня стюардесса поит исключительным виски,
и я нахожу... небывалый простор в её взгляде...
Она словно леди в своём сине-белом наряде.
Мне в голову лезет фасон её стриженной киски...

Должно быть, не всё, что я думаю, скрыто от взора.
Слегка улыбнувшись, уходит, чтоб снова вернуться.
Мы будем играть с ней в гляделки, пока не коснутся
колёса машины бетонки, что будет нескоро.

Потом я уйду и оставлю плутовке визитку:
два слова, названье и адрес большого отеля.
Но в первую ночь не дождусь ни за что паразитку,
зато отдохну... в небывало удобной постели.

Она позвонит! Любопытство, желанье, надежда
её приведут. Мы, конечно, окажемся в баре.
Я буду галантен, приветлив, я буду в ударе...
Она станет первой расстёгивать кнопки одежды...

Проснусь от касанья... Улыбка... «Уже подлетаем...
Пожалуйста, не беспокойтесь, ремни пристегните...»
«Я кажется спал? И храпел?.. Вы меня извините...
А форма на вас всё равно так сидит, как влитая...»

Она позвонит, я уверен, я видел во взгляде...
Какую-то искру и речь её - словно чуть вяжет
язык... удовольствием чувства... Конечно, же ляжем...
В том случае, если сначала... мы всё-таки сядем...

2010

И звуки, и руки, и сонные веки...

А звуки и веки -
что вскрытые вены.

(Чёрное
тонет в багряном.)

Федерико Гарсиа Лорка.


И звуки, и руки, и сонные веки -
всё утопает в красном.
Карминные шторы, шотландские деки,
тело в дыму атласном.

В хрустальном стакане вишнёвое шерри,
пронзённое лучиком света.
Малиновый вечер, клубничная Мэри,
винная мякоть лета.

Как губы её в розоватости схожи
с большими, как мир, сосками...
Она говорит... что уже не может,
и тянет меня руками...

Погибло искусство, опять победила
реальность самой модели.
Она ль язычком лучше кисти водила?
Мои ли губы задели?

Не важно. Когда поцелуи, встречаясь,
становятся краской медовой,
ты — море, я — парус, и криками чаек
рыдает закат бордовый.

И шёпоты, всхлипы сливаются в шелест,
уносятся горькою пеной.
Целуй, меня... Besame... Только не в шею,
иначе умру мгновенно.

Гранатовый перстень разлёгся угрозой,
как чей-то намёк вендетты,
у тонкой, классической вазы с розой
почти что чёрного цвета.

Как чёрное тонет в багряном, я знаю.
Ты знаешь, как тонут в белом?
Когда от пули дыра сквозная
проходит душой и телом...

Любовнику вечно смеяться у края,
хотеть быть безумно смелым...
Ты видел, как выглядят двери рая?
Как профиль, очерченный мелом.

2010

Мы чужды всем...

Ты чужд быку, смоковнице, и коням,
и муравьям у твоего порога...
(Федерико Гарсиа Лорка)


Мы чужды всем, всему живому чужды,
пришельцы, утоляющие нужды,
берущие у птицы и зверька
их небо, поле, заводь или рощу,
ведь мы сильнее, так гораздо проще,
чем вслушиваться в стоны мотылька.

Закон природы?.. Значит, без обиды -
не особи исчезнут, вымрут виды,
а люди будут сладко пировать.
Как Сталин говорил с улыбкой нежной,
коль валят лес, то жертвы неизбежны,
а стало быть, на щепки наплевать.

Как ловко мы придумываем ниши,
займёшь одну — никто и не услышит,
хоть ной, что Ной был богом для зверья...
Идём на вы, равняя горы, реки,
и некому спросить: «Се — человеки?»
Никто не брат, никто нам не судья.

Боюсь, что мы и сами не заметим,
как выроем могилу всей планете
в своём шизофреническом пылу.
Уверенность, что мы имеем право
на всё и вся, так чуждо добрым нравам,
что ближе всех, наверно, только злу.

Пусть каждый слышит совести упрёки,
но нам детей кормить, а значит, боги,
устроившие космос, всё поймут...
А ты, поэт, любитель экологий,
молись, ты чужд! Твои делишки плохи,
от голода подохнешь, баламут.

2010

Любовники. Спортсмен и модистка.

Масло, бкмага. Примерно 35 х 40 см.

Поэт Музе.

Зачем мне это знать?
Анапесты, хореи
и дактили, и ямбы,
и прочую муру...
Я знаю лишь одно:
я без тебя хирею,
и если ты исчезнешь,
тогда и я умру.

Пока ты здесь, со мной,
во мне звучат фанфары,
а если вдруг стихают,
то это потому,
что слушаю твои
коттоны и муары,
скрывающие чудо,
сокрытое уму...

Я музыку найду
в глотке твоём и вздохе,
в скользящем поцелуе
и шорохе руки,
и в строки перелью
все ахи или охи,
мне всё равно, насколько
размеры велики.

Откуда этот ритм
и эти перепады?
Они от обожанья
и к слову, и к тебе!
Объятия любви...
Скажу о них, как надо.
А выкладки теорий —
лишь прыщик на губе.

Поэзия меня
возносит над болотом,
в котором тонет правда
и дружба стоит грош.
Не важно, что хотел
в стихах увидеть кто-то,
мне важно только то,
кого ты в них найдёшь.

2010

Заметелило...

Заметелило...
Запуржило...
Новогоднее...
да весной...
Вновь зима свой хвост распушила,
дрянь песцовая
с сединой...

Чувство правое,
сердце левое,
оттого, видать,
эта ложь...
Ты была всегда
королевою,
да воровкою,
знать, уйдёшь.

Не твои деньки-
юны мальчики,
обольщать таких -
глупый труд.
У подснежников
тонки пальчики -
шубку белую
перетрут...

Станешь голая,
всеми брошена,
попрошайничать,
побирать...
Уходи, зима,
по-хорошему,
лучше гордою
помирать.

2010

Почему, скажи, почему...

Почему, скажи, почему
всё имеет оттенок грусти,
и у всякой счастливой мысли
горьковатый привкус беды?
Я спешил по линии «А»
на метро, до станции Mustek,
а ко мне, по линии «В»,
неспеша приближалась ты.

Я был первым, я вечно ждал
(ожидание женщин тешит),
и сейчас, из вагона выйдя,
ты, как ангел на фоне зла:
высока, хороша, стройна...
И глаза бесподобно те же,
и зовут обещаньем губы.
И улыбка, как Жизнь, светла...

Но она не совсем твоя,
чуть бледней, чем когда нам рады.
И я понял, что мы отныне
не любовники, только те,
кто по-нашему суть друзья,
а по-чешски суть камарады,
открывая за пивом души,
не откроем тел в наготе.

Я не ведал тебя такой -
опускаешь печально глазки...
Ты меня, наконец, не любишь?
А за что — уже не вопрос.
«Хэппи энд, мой Маленький Принц,
будет позже, не в этой сказке.
Извини, приручал красиво,
но лисёнок твой не прирос...»

Снова поезд пришёл. В метро
суета деловых и праздных.
Ты махнула своей ладошкой
на прощанье — воздушный чмок!
Как сказал бы Хемингуэй:
«Прага твой ежедневный праздник,
тот, который всегда с тобою,
но который сберечь не смог».

Почему скажи, почему
так мучителен воздух Праги?
Потому что весна повсюду
и вокруг только «дашь — не дашь»?
Я тебя позабыть смогу!
Я тебя вовек не забуду...
Воздух пахнет любимым телом
и убийственной каплей «RUSH».

2010