2012

Мы ищем себе подобных,
с которыми нам удобно,
с которыми нам комфортно
и хочется пить коньяк.
Таких так мало на свете
и всё-таки мы их встретим,
мы правды-матери дети,
и это наш общий знак.

Уже наступает эра -
не будет стены, барьера...
Несётся Порше Каррера
сквозь бедности серый мрак...
А тот, превращаясь в жемчуг,
рождает мужчин и женщин,
которые в счастье шепчут:
«Господь справедлив и благ...»

Две тыщи двенадцать — это
начало нового света,
конец нищеты, победа
единой для всех Земли.
Мы знаем, к чему стремиться,
не нужно уже полиций,
на наших открытых лицах
пылающих глаз угли.

Любовь освещает алым
фату... и белые каллы...
невестины идеалы
и помыслы жениха...
И смерть отступает в чёрном,
как будто нажали STORNO,
и слёзы летят, как зёрна,
и музыка сфер тиха...

Ацтеки закрыли веки
и майя, себя ломая,
дошли до самого края...
А жизнь всё равно бурлит!
Мы раньше просили робко
и то, откровенней в скобках,
поэтому ищем кнопку...
И жмём изо всех DELETE!

Мы лучших времён достойны,
уже задолбали войны.
Обнимем красоток знойных,
полюбим и к звёздам — ввысь!
Вселенная так огромна,
пускай ревут космодромы,
мы долго сидели дома,
пора окунуться в ЖИЗНЬ!

2009

Тайна. 2007.

Векторная графика.

Бумеранговый ром.

Те, кто предал меня, кто продал, уже начали пить
бумеранговый ром, разведённый кармической колой.
Я могу их понять. И простить. Не могу позабыть.
Слишком больно далась эта жизненно важная школа.

Те, кто предал меня, продолжают своё ремесло,
унижая, так жаждут при этом возвыситься сами,
что готовы на раз приписать мне всемирное зло
и уменье заманивать барышень лжечудесами.

Те, кто предал меня, заедают бессилье тоской,
и стучат по груди, словно совести кость там застряла.
И царапают стих... Только стих, как всегда, никакой,
что петух прокричал, что корова в хлеву промычала.

Те, кто предал меня, удавили бы, если б могли,
им, чем меньше людей, тем просторней для собственных эго.
Только всё возвращается... Вот и для них костыли...
Подморозило за ночь, присыпало девственным снегом...

2009

Не страшит этот день, потому что я умер вчера...

Не страшит этот день, потому что я умер вчера...
Что-то там, в небесах, не учли, может быть, перегнули...
Ах, как жаль, что проверенный кольт не висит у бедра -
я родился однажды и сгинул бы, тоже в июле.

Я купался в любви в море бурь, а потом в море грёз.
А потом я тонул в океане глубокой печали.
Как красиво всё было, как всё это было всерьёз,
как наивно в начале...

Как любила она, так поля накрывает зима,
и земля благодарна, и травы уснули в покое...
...И таким пониманьем наполнены строчки письма...
...И такой поцелуй... И очей выраженье такое...

С ней кончается жизнь, а не просто проходит роман.
И не важно уже, почему невозможно быть вместе,
то ли это разрыв... в пониманьи... в различиях стран,
то ли хрупкость любви под прицелом завистливой мести.

Всё кончается, друг, может, вдруг, может, медленней сна,
из которого мы не спешим — так пленительны чары...
Важно то, что опять нам отдельно смотреть из окна
на счастливые пары.

2009

Абстракция. 2008.

Смешанная техника, картон. Примерно 50 х 35 см.

Лучше всех одна курва меня целовала...

Лучше всех одна курва меня целовала,
слаще не было губ... Только это не значит,
что она гениально любовь понимала,
просто очень по-женски решала задачи.

А моя не была ни мудрёной, ни сложной,
мне хотелось любви, ей — покоя, богатства...
Сочетанье такое почти невозможно
и поэтому вновь получается блядство.

Я попал в её сети, почти умирая,
но она была умной, она воскресила,
я рождался, как феникс, всё время сгорая,
а она улыбалась, светло и красиво.

«Может, в будущей жизни, - она говорила, -
а сейчас и за эту возможность спасибо...
Я так долго уже никого не любила.
И давно не встречала подобного типа...

Я с тобой и меня наполняет покоем...
Мне так нравится запах... дождя и полыни...
И когда ты ведёшь осторожной рукою,
и когда накрываешь ракушку святыни...

Нам бы жить с тобой вместе, не зная печали -
идеальная пара для всякого дела...»
И глаза её чистую грусть излучали,
и манило такое волшебное тело...

Она кошкой взбирается на подоконник
и задумчиво смотрит на стынущий город.
«Это город пропащих и город погони,
где не спят только шлюхи, поэты и воры...»

«Мы ведь тоже не спим, - говорю, - мы не воры,
ты не шлюха, а я... но об этом не будем...
Очень скоро, тебе говорю, очень скоро
мы очнёмся от грёз — всюду добрые люди...»

Серый взгляд освещает огонь зажигалки
и становится лишним набор комплиментов.
«А пошли бы они, знатоки аморалки,
я не знаю всех «надо», я помню «Memento...»

2009

Лето. 1996.

Перо, бумага. Формат А5.

Что-то снова в России рифмуются кровь и любовь...

Что-то снова в России рифмуются кровь и любовь,
и никак не идёт всё решать по добру, по здорову.
Снова око за око и бровь, адекватно, за бровь,
потому как опять подозрительно нагл Шнеерсон к Иванову.

Дескать, выпили воду, продукты сожрали жиды
и мешают засеять огромное русское поле.
Они зайцев вербуют, на них подвизались дрозды.
Уменьшают надои и даже процент алкоголя.

Я от глупости этой впадаю в такую тоску,
что жалею о том, что когда-то родился в Союзе.
Но жалей-не жалей, изменить ничего не могу -
не хозяин судьбы я, как все — только винтик и узник.

Мой дружок Соломон меня вновь выручает деньгой,
а красавица Рива ни денег, ни замуж не просит,
когда шепчет мне утром: «Как славно, что ты... другой
в этом вечном, как небо, любовно-еврейском вопросе.»

2009